Неточные совпадения
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки
в карманы, вышел на огороженный пчельник,
в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему, каждый с своей
историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные
в нынешнем году.
— Пермякова и Марковича я знал по магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре, другая —
истории: они
вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича по лицу и ногой
в грудь, когда он стоял на коленях перед нею.
Мы
вошли к доктору,
в его маленький домик, имевший всего комнаты три-четыре, но очень уютный и чисто убранный. Хозяин предложил нам капского вина и сигар. У него была небольшая коллекция предметов натуральной
истории.
И вот духовная энергия русского человека
вошла внутрь,
в созерцание,
в душевность, она не могла обратиться к
истории, всегда связанной с оформлением, с путем,
в котором обозначены границы.
Чему-нибудь послужим и мы.
Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная мысль западная
войдет, воплотится
в историю, будет иметь свое влияние и место так, как тело наше
войдет в состав травы, баранов, котлет, людей. Нам не нравится это бессмертие — что же с этим делать?
Это
входило у меня
в привычку. Когда же после Тургенева и других русских писателей я прочел Диккенса и «
Историю одного города» Щедрина, — мне показалось, что юмористическая манера должна как раз охватить и внешние явления окружающей жизни, и их внутренний характер. Чиновников, учителей, Степана Яковлевича, Дидонуса я стал переживать то
в диккенсовских, то
в щедринских персонажах.
Он знал
историю жизни почти каждого слобожанина, зарытого им
в песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами двери домов, мы
входили в них, видели, как живут люди, чувствовали что-то серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола...
Внехристианский и противохристианский гуманистический период
истории входит в этот богочеловеческий процесс.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь
в добре без свободы избрания, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь
в добре на вершине земной
истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть, человеческих поколений, превращенных
в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь
в добре, к которым придет человек через свободу и страдание
в плане,
в который
войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е.
в Царстве Божием.
Так гуманистический опыт новой
истории входит в Богочеловечество, и результатом этого является эволюция христианства.
Даже Марья Михайловна
вошла в очень хорошее состояние духа и была очень благодарна молодому Роберту Блюму, который водил ее сына по историческому Кельну, объяснял ему каждую достопримечательность города и напоминал его
историю.
— Правда, правда, — подхватил Бахарев. — Пойдут дуть да раздувать и надуют и себе всякие лихие болести, и другим беспокойство. Ох ты, господи! господи! — произнес он, вставая и направляясь к дверям своего кабинета, — ты ищешь только покоя, а оне знай
истории разводят. И из-за чего, за что девочку разогорчили! — добавил он,
входя в кабинет, и так хлопнул дверью, что
в зале задрожали стены.
В связи с удалением этих эпизодов не
вошла в журнальный текст и
история лакея Давыдки, который по предложению Медиокритского должен был убить Калиновича.
Известно давно, что у всех арестантов
в мире и во все века бывало два непобедимых влечения. Первое:
войти во что бы то ни стало
в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние
истории».
Мы
вошли в дом, и Филатр рассказал нам свою
историю. Дэзи сначала была молчалива и вопросительна, но, начав улыбаться, быстро отошла, принявшись, по своему обыкновению, досказывать за Филатра, если он останавливался. При этом она обращалась ко мне, поясняя очень рассудительно и почти всегда невпопад, как то или это происходило, — верный признак, что она слушает очень внимательно.
Действительно,
в огромные окна гостиной проникали хоровые крики, музыка, весь праздничный гул собравшегося с новыми силами карнавала. Я немедленно согласился. Ботвель отправился распорядиться о выезде. Но я был лишь одну минуту с Биче, так как
вошли ее родственники, хозяева дома, — старичок и старушка, круглые, как два старательно одетых мяча, и я был представлен им девушкой, с облегчением убедясь, что они ничего не знают о моей
истории.
Но зато ни один триумфатор не испытывал того, что ощущал я, когда ехал городом, сидя на санях вдвоем с громадным зверем и Китаевым на козлах. Около гимназии меня окружили товарищи, расспросам конца не было, и потом как я гордился, когда на меня указывали и говорили: «Медведя убил!» А учитель
истории Н.Я. Соболев на другой день,
войдя в класс, сказал, обращаясь ко мне...
— Постоянно — пираты, солдаты, и почти каждые пять лет
в Неаполе новые правители, [Горький, как можно предполагать, имел
в виду бурную
историю Неаполя на протяжении многих веков, когда норманнских завоевателей (1136–1194) сменяли солдаты германского императора Генриха VI, Анжуйскую королевскую династию (1266–1442) — Арагонская (1442–1501); свыше двухсот лет продолжалось испанское господство (1503–1707); вслед за австрийскими оккупантами приходили французские, вторгались войска Наполеона под предводительством Мюрата (1808–1815); 7 ноября 1860 г.
в город вступили краснорубашечники во главе с Гарибальди, и Неаполь с округой
вошел в состав Итальянского королевства.] — женщин надо было держать под замком.
Львов (
входит, смотрит на часы). Пятый час. Должно быть, сейчас начнется благословение… Благословят и повезут венчать. Вот оно, торжество добродетели и правды! Сарру не удалось ограбить, замучил ее и
в гроб уложил, теперь нашел другую. Будет и перед этою лицемерить, пока не ограбит ее и, ограбивши, не уложит туда же, где лежит бедная Сарра. Старая, кулаческая
история…
И вдруг теперь эта же самая Зина, про которую даже ходили скандалезные
истории, эта надменная, эта гордячка Зина становится миллионеркой, княгиней,
войдет в знать.
На этом месте легенды, имевшей, может быть, еще более поразительное заключение (как странно, даже жутко было мне слышать ее!),
вошел Дюрок. Он был
в пальто, шляпе и имел поэтому другой вид, чем ночью, при начале моего рассказа, но мне показалось, что я снова погружаюсь
в свою
историю, готовую начаться сызнова. От этого напала на меня непонятная грусть. Я поспешно встал, покинул Гро, который так и не признал меня, но, видя, что я ухожу, вскричал...
Если автор не намерен
входить в рассмотрение народной жизни, рассказывая дела своего героя; если он хочет представить исторического деятеля одного на первом плане, а все остальное считает только принадлежностями второстепенными, аксессуарами, существенно не нужными;
в таком случае он может составить хорошую биографию своего героя, но никак не
историю.
Не могу
в настоящую минуту припомнить, каким образом я
в первый раз
вошел в гостиную профессора
истории словесности Шевырева.
Войдя однажды
в гостиную, она при всех неожиданно объявила, что сочинила маленькую басню и тут же, нимало не смущаясь, с самым убежденным видом принялась рассказывать
историю про волка и мальчика, делая очевидные усилия, чтобы некоторые слова выходили
в рифму.
Вошла в моду мифология: пошли литературные толки о классических и славянских божествах, пошли статейки о значенье кочерги и
истории ухвата.
Коснувшись этой
истории, бабушка
вошла в маленькие подробности и припомнила свою беседу с отцом Петром.
Если бог пошлет мне читателей, то может быть для них будет любопытно узнать, каким образом решился я написать
Историю села Горюхина. Для того должен я
войти в некоторые предварительные подробности.
Бася была женщина умная. Ни на другой день, ни
в следующие дни, — никто
в городе не говорил ничего об
истории с импровизированным бракосочетанием. А еще через некоторое время она, как ни
в чем не бывало, явилась к тетке с своим узлом. Тетка была ей рада. Бася спокойно развертывала ткани, спокойно торговалась, и только, когда я
вошел в комнату, ее глаза сверкнули особенным блеском.
— Ну, что ты говоришь? — сказал Фроим. — Восемьдесят!.. Пхэ… Ему тысяча лет. Когда Иезекииль воскресил мертвых
в долине Дейро, то многие
вошли в Иерусалим, поженились и имели потомство. Рэб Акива из этого поколения, и у него есть «мезузе» [Мезузе — нечто вроде талисмана, предохраняющего дом от возможных бед.] от одного из воскресших. Спроси у Израиля. Он знает эту
историю…
Из статей исторических
в VII том
вошли [две] записки Пушкина, составленные им только как материал для обработки: «Материалы для первой главы
истории Петра Великого» и «О камчатских делах».
В Мой нос, когда Я, подобно Топпи, стал внюхиваться
в воздух,
вошло гораздо больше Рима и его ужасно длинной и крайне занимательной
истории: так старый гниющий лист
в лесу пахнет сильнее и крепче, чем молодая зеленая листва.
История возвращается к природе,
входит в космический круговорот.
Не успели девочки разместиться по своим местам, как
в классную
вошел, подпрыгивая на ходу, господин небольшого роста, с шарообразной толстой фигурой, учитель
истории, географии и зоологии, фамилия которого была Васютин. Сегодня был сначала урок географии, остальные предметы следовали за ним.
Все смутились. Большинство знало об его
истории с Катериной Андреевной. Ляхов
вошел бледный и печальный, приблизился к Андрею Ивановичу и поздравил его с ангелом. Потом, словно не замечая Катерины Андреевны, молча сел
в угол.
— Я их и не выгораживаю, Василий Иваныч. И каковы бы они ни были, все-таки ими держалось общинное начало. — Аршаулов взял его за руку. —
Войдите сюда. Не говорит ли
в вас горечь давней обиды… за отца и, быть может, за себя самого? Я вашу
историю знаю, Василий Иваныч… Вам здесь нанесли тяжкое оскорбление… Вы имели повод возненавидеть то сословие,
в котором родились. Но что такое наши личные обиды рядом с исконным долгом нашим? Мы все, сколько нас ни есть,
в неоплатном долгу перед той же самой гольтепой!..
На Нижней улице ему указали на другой желтый дом, с двумя будками. Архип
вошел. Передней тут не было, и присутствие начиналось прямо с лестницы. Старик подошел к одному из столов и рассказал писцам
историю сумки. Те вырвали у него из рук сумку, покричали на него и послали за старшим. Явился толстый усач. После короткого допроса он взял сумку и заперся с ней
в другой комнате.
Водилось несколько поляков из студентов, имевших
в России разные
истории (с одним из них я занимался по-польски), несколько русских, тоже с какими-то «
историями», но какими именно — мы
в это не
входили;
в том числе даже и какие-то купчики и обыватели, совершенно уже неподходящие к студенческому царству.
В философском смысле я приехал с выводами тогдашнего немецкого свободомыслия. Лиловый томик Бюхнера"Kraft und Stoff"и"Kreislauf des Lebens"(Круговорот жизни) были давно мною прочитаны; а
в Петербурге это направление только что еще
входило в моду. Да и философией я, занимаясь химией и медициной, интересовался постоянно, ходил на лекции психологии, логики,
истории философских систем.
Я имел редкое счастие прослушать целых три его курса: по
истории итальянского Ренессанса, голландской живописи и греческого ваяния. Эти курсы
вошли потом
в его"Философию искусства".
Не было"
историй", но академическая жизнь
вошла в другую колею, гораздо более тусклую.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь
в добре без свободы избрания, без мировой трагедии, без страдания и творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь
в добре на вершине земной
истории, купленная ценой неисчисляемых страданий и слез всех обреченных на смерть человеческих поколений, превращенных
в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь
в добре, к которым приходит человек через свободу и страдание
в плане,
в который
войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е.
в Царстве Божьем.
Это учение виконта о немцах смягчило Столицына. Он одобрительно засмеялся и начал длинную речь о том, как постыдно идти на буксир"шенгаузенского помещика", и
вошел в ряд доводов из дипломатической
истории, показав
в конце своей речи, что вывести Россию с этого пагубного антинационального пути может только он, Столицын.
В это число не
входили потопленные
в Волхове, тела которых буквально запрудили реку [Н. М. Карамзин. «
История Государства Российского».
В новое средневековье
войдет опыт свободы, пережитый
в новой
истории, и все положительные завоевания совести и большая утонченность души.